Наша дружба с Аней все эти годы, естественно, продолжалась и продолжается. Но сейчас в ней появилась новая связующая нас нить. Я о том, что теперь мы нередко вместе с Аней ведем репортажи с больших теннисных турниров. И тут возникла интересная ситуация, потому что у нас даже в этом деле проявляются характеры, когда мы с ней, забыв о микрофоне, начинаем спорить, отстаивая свое мнение. Необходимо отметить, что эти споры совершенно не относятся к нашим личным отношениям, хотя, если послушать, как мы выясняем свои отношения в эфире, скажу мягче, обсуждаем тот или иной удар, поверить, что Аня – моя самая дорогая подруга, наверное, трудно.
Когда же репортаж заканчивается, начинается время шуток, потому что мы вспоминаем, как друг с другом чуть ли не поругались. Но мы все равно немножко доспариваем. Диспут кончается за обеденным столом, где мы обе, любящие вкусно поесть, замечательно проводим время, тут приходит час воспоминаний о других жизненно важных делах, прежде всего о детях.
Уже большой кусок жизни рядом прожит и много в нем случилось и хорошего и плохого, много людей, с кем мы были близки и знакомы, уже ушли из жизни, а многие из тех, кого мы знали, заняли совершенно не ту позицию в жизни, которую, нам казалось, они должны были занять.
В Англии я узнала о том, что Ане представилась возможность перейти из государственного телевидения на частный канал – НТВ. Я не сомневалась в ее возможностях, что она и там будет на ведущих ролях. Так оно и получилось, ведь Дмитриева не только комментатор, прежде всего она одна из тех, кто определяет все спортивное направление канала. Во время Олимпийских игр 1996 года я приехала в Москву.
Репортажи, которые шли из Атланты, велись по всем программам. Я же была рада, хотя и не знала ни внутренней подоплеки, ни конкурентной борьбы между каналами, что так интересно, как у нее, ни у кого не получилось. Может быть, потому, что репортажи по НТВ строились не как чисто спортивные, они оказались и познавательные. Я помню, что Лена Ханга говорила о жизни негритянского населения в Атланте, НТВ нам рассказало об истории этого города, этого штата, истории «Унесенных ветром», которую мы все взахлеб читали.
Должна покаяться – мы с Аней это уже обсуждали, – что мой русский язык стал за девять лет намного хуже, я иногда закидываю в него английские словечки, причем совсем не из-за того, что я прекрасно знаю английский язык, а из-за того, что в повседневной жизни я говорю большей частью на английском. Это выглядит еще заметнее на фоне Ани, у которой манера поведения и речь всегда соответствовали высокой культуре.
То, что Дмитриева руководит спортивным каналом, об этом мало кто знает. Это очень тяжелая работа, она многое пытается изменить, а наши телезрители оценивают ее в основном по репортажам. А на самом деле у нее огромная нагрузка, немалая для мужчины, что же говорить о женщине, которая продолжает вести хозяйство в доме, при том, что она по-прежнему замечательно готовит обеды, обожает всех своих внуков и возится с ними.
У Ани все всегда конкретно, она человек довольно открытый, патриот в самом лучшем смысле этого слова, и поэтому между нами не мог не возникать вопрос об ее отношении к моему отъезду. Но когда я уехала, она меня не сильно осуждала, потому что в конце восьмидесятых наступил период, тяжелый для большинства. У нее же в это время дела складывались, как мне кажется, хорошо, она из программы «Время» ушла на молодое Российское телевидение.
Перестройка давала Ане большой толчок для деятельности и роста. У меня как раз все получалось наоборот, потому что выше, чем тренер сборной Советского Союза, мне подняться было уже некуда. Получалось, что я должна, чтобы выжить, опуститься на уровень тренера клуба, подкидывать мячи состоятельным людям. Хотя я считаю такую работу совершенно не зазорной, но обидно ради этого пройти весь свой чемпионский путь.
В каждом нашем совместном репортаже Аня обязательно призывает меня к тому, чтобы я каким-то образом повлияла на родной теннис, чтобы приехала и вела бы работу с молодыми игроками. Я ни в коем случае от этого не отстраняюсь, но на протяжении многих лет и я и она работали, можно сказать, бесплатно. Но сейчас уже этот опыт почему-то не хочется повторять.
Говоря о зарплате в России, я предполагаю некий приемлемый уровень, я даже не говорю о мировом – это совершенно несопоставимо. Я бы работала в Москве с удовольствием, у меня мама здесь, у меня здесь хорошая квартира. Меня радует каждый мой приезд в Москву, здесь у меня много друзей, я люблю жизнь в Москве, я наслаждаюсь ею. Да, я с удовольствием работала бы дома, если бы мне платили нормальную зарплату. Я ведь знаю про женский теннис намного больше, чем кто-либо в России.
Меня приглашают на международные конференции и конгрессы, я езжу на соревнования и смотрю большие турниры. У меня сохраняется больше возможностей для постоянного совершенствования, для творчества, чем у любого тренера, живущего в России.
Аня все это понимает, но каждый раз как бы подзадоривает в эфире выпалить (Оля, ну давай, вот сейчас скажи): «Я приеду на турнир в составе тренеров сборной России». Я ей скромно отвечала: «Аня, я согласна, но это не так просто». Можно, конечно, гордо сказать: «Я, Морозова, пойду к Лужкову и скажу: «Хочу, чтобы в Москве открыли школу Морозовой».
Но на это нужно положить всю оставшуюся жизнь. Но сколько же раз можно жизнь закладывать? Каждый раз, когда приходят ко мне молодые и предлагают начать что-то новое, я отвечаю: «Начинайте вы, молодой человек. Идите, пробивайте стены, а я вам буду помогать. Я готова приезжать, открывать двери кабинетов, а вы ломитесь дальше. И пожалуйста, пользуйтесь моим именем для общего дела».
Как я понимаю, здесь нужен очень деятельный молодой человек, не только успешный бизнесмен, но и чтобы у него ребенок играл в теннис. Как говорил Семен Павлович Белиц-Гейман, гарантия любого государственного дела – личный интерес. Тогда бы этот бизнесмен, наверное, пробивал бы любые стены, у него появились бы амбиции: сама Морозова будет моего ребенка воспитывать, только срочно нужно ей построить школу. Наверное, такого человека мне полагалось бы найти. Но я вижу, что с каждым годом сделать нечто подобное мне все сложнее и сложнее.
За прошедшие годы моя дочь выросла, закончила школу, поступила в университет в Америке. Я волнуюсь за нее, мне хочется ей помогать, чтобы она не сделала в жизни ошибок. Проблемы моей Кати – это часть каждого моего дня, и с ней мне не хочется расставаться. Возможно, что даже в таком желании есть некое влияние Запада, потому что в СССР у меня, и не только у меня, на первом месте стояли спортивные победы, семья – на десятом. Как мне кажется, в такой постановке вопроса Аня со мной согласна.
Я с удовольствием буду заниматься с ее внуком, я буду заниматься с внуками Алика Метревели и всеми знаниями, что у меня есть, готова помочь детям и взрослым. Но на такой героический шаг, как самостоятельное пробивание своей школы в России, уже не способна. Кто знает, может быть когда-нибудь и для нее настанет время. «Школа Морозовой» – звучит красиво, очень красиво. Но все надо делать профессионально, да я и никогда не могла чем-нибудь заниматься просто так. Я разговаривала с интересным тренером из Швейцарии Эриком ван Хаперном, он тренирует Шнайдер, он тренировал Мартинес, а сейчас создает свою школу в Испании. Мы разговариваем с Эриком на одном языке, он понимает и я понимаю: чтобы ученики добились успеха, нужны огромные материальные возможности. Где их найти? В нашей стране?..
Я поехала в Англию с амбициями, потому что не сомневалась: все на свете можно поднять и перевернуть. Но не предполагала, как трудно это делать в стране, где корни у людей совсем не те, что у тебя, нутро человеческое совершенно иное. Конечно, там тоже есть у людей амбиции, но амбиции другого уровня, не понятные русскому человеку, потому что у них отсутствует то, что движет нами.
Вот наш пример. Я встречаю на Кубке Кремля Ксюшу Лифанову, которую когда-то тренировала Нина Сергеевна Теплякова.
Ту самую Ксюшу, которая прыгала передо мной сперва с косичками, потом уже с хвостиком, наконец, с длинными волосами. Теперь у Ксюши двое детей. Ее старшая девочка выходит передо мной на корт показывать свои замечательные возможности, а девочке девять лет! После того как ее мама рассказала об их расписании, я подумала, что сама я столько не тренировалась перед Уимблдоном, сколько тренируется эта девочка. Причем сама Ксюша была такая розовая, такая замечательная, так наслаждалась жизнью.
Она даже иногда забывала приходить на тренировку. А тут целенаправленная, серьезно настроенная мама, которая видит в своей дочери будущую чемпионку. И вот результат: прыгучие ножки, хороший удар справа и слева, потрясающие возможности, а ребенок-то девятилетний! Ксюша меня в какой-то степени даже шокировала, когда своим мягким, нежным голосом рассказывала про успехи своего ребенка. Я смотрела на ее дочку и наслаждалась, а потом подумала: боже ты мой, эти программы совершенно немыслимые для моих английских детей.
Но я отвлеклась от своей подруги. В своей красивой деревне, в Бишеме, я была в курсе всего, что происходило с ее детьми, с ней самой, с ее семьей, а это давало мне полную картину того, что происходило в России. Совсем взрослым стал ее сын Митя, у него тоже двое детей, мама со стажем ее дочь Марина, а я их помню детьми, которые росли на глазах, которые тоже играли в теннис. Теперь, когда они сами стали родителями, в теннис играют их дети, но бабушкины способности передались только одному внуку – сыну Марины – десятилетнему Кириллу.
Наверное, мне со стороны виднее, как меняется Москва, город, в котором я родилась и выросла. Я замечаю, как большинство ее граждан уже привыкли к другим интонациям, что жизнь уже не стоит на тех основах, на которых в школе воспитывались мы. Нас же поднимали в духе советского патриотизма, а сейчас то прежнее настроение ушло, испарилось. Идеология слов превратилась в идеологию выживания. Это было очень заметно в начале девяностых.
Мне кажется, что к концу девяностых уже что-то наладилось, я все чаще и чаще встречаю людей, настроенных на нормальную жизнь. Но похоже, что мое поколение немножко напугано, и в нем нет первоначальной бодрости. Попав в Москву после августа 1998 года, я увидела общее замешательство. Негаснущий патриотизм, который бурлил в Ане, сейчас немного приостыл, так как на телевидении, как я понимаю, нелегкие времена. Впрочем, все, кого я видела в те дни, застыли. Все в ожидании, но, впрочем, ожидание совсем не то, которое я наблюдала в 1989-м или в 1991-1992-м, оно другого характера. Там обстоятельства выглядели так: куда деваться?
У меня в московской квартире висит картина, которую я купила в 1989 году. Не могу сказать, что это значительное произведение искусства, но русский пейзаж, изображенный на картине, связывает ее для меня со знаменитым грузинским фильмом «Покаяние», где говорилось, что любая дорога должна вести к храму… На моей картине русская, подмосковная серая деревушка. А в конце дороги – церковь. И наверху, над ее куполом, пробился маленький луч солнца. Я не случайно купила эту картину. Она созвучна времени: немножко солнца уже пробилось, но все-таки мрачности пока еще много. Я пишу эти строки в 1999-м, десять лет моей картине, а ощущение, что «деревушка» изменилась только чуть-чуть. Один кирпичный дом появился на ее улице, второй… Но облака все еще серые.
Автор: Сергей Ермилов, 7Tennis.ru. Все материалы автора:
2013-2024 © Все права защищены