Только теннис Subscribe to Только теннис

Я абсолютно не знала системы английского школьного образования. Элементарный пример. Школьные уроки заканчиваются в Англии в половине четвертого. Чем с ним, пока он поест и переоденется, можно после шести заниматься? Наверное, только книжку почитать. Более того, в Англии в пять во всех клубах начинается время, когда приезжают «ледис энд джентльмен», и ребенка к корту не пускают. В тринадцать лет способных к спорту детей здесь определяют в специальные школы, – у нас в таких занимаются с семи. И получается, что «система подготовки» в клубах любительская, а психологический настрой родителей несколько иной, чем у наших пап и мам, и особенно бабушек. Вот и выходит, что, если ты даже будешь заниматься с ребенком круглосуточно, толку от этого почти никакого.

Чтобы вместо школы или хотя бы части уроков заниматься теннисом, такое представить себе невозможно. Все крутится вокруг школы. Я взяла себе девочек в таком возрасте, потому что знала, с тринадцати до шестнадцати они должны сделать некий марш-бросок в своей спортивной карьере. Но я просчиталась, я надеялась, что мне дадут уже подготовленных детей, а я получила игроков, сделавших шаг, недалеко уводящий их от новичков. В тринадцать лет у нас девочка технически и тактически лучше или хуже, но уже оснащенная. А в Англии в тринадцать лет девочка только начинает играть. И когда их у меня собрали, оказалось, что я никогда таких неумеющих детей не тренировала. Мне досталась, на мой взгляд, крайне слабая группа – и по физическим данным, и по таланту. При этом они почти никому не проигрывали в стране!

Возможно, в Англии жили другие талантливые дети, но ко мне они не попали. Однажды на национальное зимнее первенство я не послала девочку, а их у меня в тот момент было в группе шесть. Подходит ко мне менеджер команды: «Олга, почему эта девочка не участвует в таком важном соревновании?» Я ему: «Ричард, они заняли первое, второе, третье, четвертое места. Ты хотел, чтобы они заняли еще и пятое и шестое?» В общем, мне можно было не ездить на соревнования по этой возрастной группе, я их могла разыгрывать у себя в Бишеме. Меня недолюбливали родители других детей, правда, они меня уважали. Своих я все-таки заставляла тренироваться и тренироваться много, вот они всех и обыгрывали.

В любом деле везение стоит не на последнем месте. Я показала английской федерации, как нужно профессионально тренировать в этом возрасте детей, но они не могли собрать для меня нужный контингент и желаемый мною бросок вперед, увы, международного уровня не достиг. Например, шьешь платье из ситца и оно, как бы не был красив дизайн, все равно ситцевое. Я часто повторяю: какой бы ты не была искусной швеей, но если материал плохой, все равно платье по фигуре сидеть не будет. То же самое и в спорте, что бы ты не придумал, каким бы гениальным тренером ты бы не был, но если у тебя нет материала, из которого можно сделать суперигрока, ты его никогда не сделаешь.

Я не могу сказать, что девочки – это вечная проблема английского тенниса. Вместе со мной играли выдающиеся женщины – Вирджиния Уэйд, Энн Джонс, Джо Дюри, но сейчас пошли одни мужчины. Не пересчитать, столько талантливых мальчиков в Англии, но будут ли они большими игроками, неизвестно. Пока назвать можно только одного состоявшегося – Тома Хенемана. Но у него совершенно другой, в отличие от общества, настрой, он по своему страстному желанию побеждать настоящий чемпион. Хенеман истинный фанат спорта. Он уже в десятилетнем возрасте заявил: «Я буду игроком, не знаю, в теннисе или в гольфе, но обязательно добьюсь большой победы». Хенеман сам руководит своими тренировками. Везде же есть талантливые люди, которые вырываются вопреки всему.

Очень хороший мальчик тренировался у нас в Бишеме, я считаю, что таланта у него было не меньше, чем у Сафина. Но Сафин уже играет в Кубке Дэвиса, в турнирах Большого шлема, а тот еще близко к таким соревнованиям не подходил. А по таланту, повторяю, равен. По физическим данным – вообще лось. Ноги такие же, как у Сафина, но он еще выше ростом, чувство мяча феноменальное. Я смотрю на него и восторгаюсь: вот природа наградила! Но полное отсутствие воли, он совершенно не готов к большим нагрузкам. Мы с одним тренером смотрели, смотрели на этого парня, а потом друг у друга спрашивали: «Как же он может, имея такие физические данные, не работать ногами?» Это все равно, что хорошо знать грамматику, а писать с ошибками. Такое происходит только потому, что он ленивый и равнодушный. В нем нет этого: «Хочу быть первым».

Все-таки в теннисе, да и вообще в спорте должна быть какая-то сумасшествинка, которая заставляет работать на сверхвысоких нагрузках, а если еще есть желание стать первым, то тогда оно помогает подняться. Хингис мне сказала: «Когда вижу фотографию Курниковой на журнальной обложке, тут же звоню своему менеджеру и говорю: «И я хочу такую же». Казалось бы, зачем ей это нужно? Она же и так уже Хингис, суперзвезда, у нее супермиллионы, но она по-прежнему хочет быть первой. Первой во всем и всегда.

Она сказала: «Напрасно вы думаете, что, если я вижу, что Курникова подписала какой-то рекламный контракт, а у меня его нет, я спокойно к этому отношусь. Я ставлю вопрос перед своей менеджерской группой, чтобы мне контракт сделали еще лучше. Она получила один контракт на рекламу парфюмерии, а вы мне принесите два».

Такого настроя у моих игроков не наблюдается даже в бинокль. Смешно, но прежде всего именно к этому я оказалась не готова. Потому что в Москве приходит ко мне чей-то папа: «Ольга Васильевна, почему моя дочь тренируется только три раза в неделю? Она что – бездарная?» А в Англии мне говорят так: «Она, может быть, за неделю и приедет один или раза два потренироваться, но чтобы три-четыре, что вы, это нереально». Ну конечно же, девочка ведь должна пойти в школу на занятия по прихлопам и притопам, то есть какую-то чечетку отработать, потом ей обязательно нужно попасть на урок классического балета, потом ей необходимо посетить кулинарные курсы. А как пропустить «митинг», то есть собрание, в школе?!

У нас с англичанами разный менталитет. Наши – еще, еще и еще. Наши знают, что спорт – это тяжелейший труд. Мы нашим английским ученикам с утра до вечера рассказываем, как надо тяжело работать, чтобы быть первым. А в Англии неприлично быть первым, но не стыдно стать четвертым. И вот к этому менталитету я оказалась не готова. Мне их специалисты объясняют: «Русский спортивный менталитет строится на том, что вы голодные». Я спрашиваю: «А что делать с испанцами, они тоже голодают?»

Может быть, у англичан такой любительский настрой только там, где у них нет чемпионов. Но когда фигуристы-чемпионы Торвилл и Дин выступали на Олимпийских играх, вся Англия смотрела передачу из Сараево. Если английская сборная играет в футбол… Впрочем, футбол – это особая статья, я уже его поставила за скобки – это суперспорт. Если футбольный день, то можно спокойно доехать куда хочешь, редко какую машину встретишь на дороге. Обычно в пятницу вечером невозможно из дому выехать, такие пробки, но если играет сборная, на дороге абсолютно пусто, все смотрят своих любимцев.
Все равно внутри любой нации это есть: мы самые сильные.
Если я где-то слышу – есть хорошая девочка, я не задумываюсь, сможет ли она научиться играть в теннис? Я думаю о том, будет ли она играть в десятке? То есть ниже мировой десятки я не вижу ничего, у меня такой настрой. В Англии подобной страсти ни у кого нет, во всяком случае внешне и на словах. Может быть, внутри что-то и бурлит, но кажется, что никто не нацелен на то, чтобы ребенок, если он хорошо играет в теннис, рано или поздно обязан выиграть чемпионат мира, а если не выиграл – не дошел до цели. В Москве мама приводит ко мне десятилетнюю девочку и уверяет, что она без пяти минут чемпионка мира. «Вы посмотрите, как она бежит, посмотрите, как она прыгает! Ольга Васильевна! Вы посмотрите, ведь она же прыгает лучше всех в школе». Значит, по мнению мамы, ее дочь играть уж точно будет лучше, чем какая-то Штефи Граф.

Когда я начала работать в Англии с тринадцатилетними, к тому же неподготовленными детьми, получилось, что я, специалист, имевшая учеников на уровне первой десятки мира, должна теперь начинать занятия чуть ли не с азов. Конечно, я оказалась в некотором недоумении. Меня поддерживала лишь надежда, что у Кати все будет складываться хорошо. Но не совпало. Не совпало.

Еще несколько слов об английском спортивном профессионализме. Я впала в легкий шок после того, как выяснила, что у меня нет тренера по ОФП, нет массажиста, нет врача. А тут и вовсе остолбенела. Если наши профессиональные тренеры прочтут эти строчки, то легко поймут мое состояние. Начинался 1991 год, ни одна из английских теннисисток не входила не то что в мировую десятку, никто не наблюдался и в тридцатке.

Я уезжала из Москвы с большими амбициями и, зная результаты английских теннисисток, думала, что могу помочь им подняться. Я называлась тренером национальной молодежной сборной, а у меня не было в команде массажиста! Не было и постоянного врача, кстати, его до сих пор нет. Есть консультант. Благодаря моим усилиям, во-первых, сразу же появился тренер по ОФП, который, собственно, потом и Хенеману помог, тот стал заниматься с ним общей подготовкой не самостоятельно, а профессионально. Мой тренер по ОФП побывал на Олимпий-ских играх в Москве запасным английской легкоатлетической сборной. Он отлично знал систему подготовки в легкой атлетике, а англичане в этом виде спорта хорошо и правильно тренируются.

Если у какой-то из моих девочек из сборной Союза случалась травма, то на следующий день она видела перед собой лучшего специалиста страны. Здесь я должна была везти спортсмена в JP (Дженерал Практишен), а до этого ждать назначенной консультации два дня, после которой мне обычно говорили, что игрок три дня должен отдыхать. Я никак не могла понять, как это возможно, чтобы человек, который занимался профессиональным спортом, порой неделями ждал консультации у врача! Это до сих пор в моей голове не умещается.

Как можно травму лечить не сразу? Летом 1998-го я отвела Катю в диспансер ЦСКА. Первое, что мне сказал наш знаменитый врач Олег Белаковский – быстренько к врачу-специалисту. В Англии к травматологу не ходишь, там ходишь к физиотерапевту.

Когда Катя восстанавливалась после травмы, я допустила невероятную ошибку – доверилась местному врачу. Ему полагалось дать мне инструкции, какие процедуры я должна с ребенком делать, а он мне ничего не сказал. В сборной Союза доктор Юлия Ивановна Глухова ежедневно мне сообщала, как себя чувствует та или иная девочка. А в Англии такого нет, и я долго от такой свободы от медицины опомниться не могла. Сейчас, правда, многое изменилось в положительную сторону.

Я расспрашивала своих друзей, которые, как и я, уехали работать тренерами за границу, и выяснила, что мы все в общем-то прошли через одно и то же. Мы оказались совершенно не готовы к иной системе подготовки профессиональных спортсменов, причем значительно уступающей прежней советской. Сказали бы мне о таком раньше, я бы решила, что это пропаганда.

На Западе спортивные таланты могут «выстрелить» скорее вопреки, чем благодаря. Это прежде всего те ребята, на которых папа с мамой потратили большие деньги. Может, не во всех видах, но в теннисе и фигурном катании совершенно точно.

Теперь я знаю, что, когда едешь работать тренером по контракту в другую страну, необходимо поинтересоваться, как там организована структура спорта. Сейчас происходят большие изменения в английской теннисной жизни, и мне кажется, что любому, кого они еще пригласят из иностранцев, я могу дать подробную консультацию: как надо себя вести и какие неожиданности его подстерегают на новой работе. У нас в стране в тренеры шли и идут те люди, которые, как правило, сами прошли через большой спорт. Другие варианты редкость.

Раньше назначали номенклатурного работника, например Павлова, министром спорта, но рядом с ним все равно были те, которые знали спорт, а он, будучи в общем-то сообразительным человеком, прислушивался к словам авторитетных людей, а порой даже учитывал мнение действующих спортсменов.

Система подготовки спортсменов в СССР все время улучшалась и, как я сейчас понимаю, была одной из лучших в мире. В Англии вроде бы существует такое же правило, на места спортивных руководителей назначаются тоже бывшие спортсмены, но большинство из них не прошли через крупные турниры и победы, которые, как бы это не звучало банально, куют крепкие характеры. Поэтому им не кажется большим грехом что-то недоделать, свалить ответственность на другого, забыть о своем обещании.

Я, например, не знала такой «мелочи», что в Англии никогда не было детской спортивной школы. Мы с Витей сейчас пытаемся создать некое ее подобие. Но если ты сам играл на среднем уровне, то не очень понимаешь, зачем она нужна. Подобное несоответствие создает ситуацию, которую я, мягко говоря, называю сложной. Английской федерации нужны специалисты, досконально знающие английский теннис, знающие чуть ли не со дня своего рождения, но в то же время еще и понимающие, как дойти до мировой вершины. Найдутся ли, в конце концов, такие люди, мне неведомо. Очевидно, что поиски затянулись, вот английская федерация и приглашает на работу иностранцев.

Сейчас у меня в группе совсем маленькие дети, и с ними куча сложностей. Но я их обожаю, моих крохотных спортсменов. Я теперь так часто вспоминаю слова своего тренера, Нины Сергеевны. Она говорила: «Я же вас ненавидела, когда вы приходили, противные девки, со своими накрашенными глазами и все время мне возражали. А когда ко мне приходит девочка с косичками и с бантиками, смотрит на меня голубыми глазками и делает все, что я ей говорю, она мне жизнь продлевает».

Так вот, я сейчас работаю исключительно с «голубыми глазками», которые пишут нам с Витей открытки, в основном, конечно, Вите, они его безумно любят. Мы пытаемся каким-то образом настроить родителей этих маленьких десятилетних игроков на профессиональное отношение к занятиям детей. Что неимоверно трудно в самой старой в мире капиталистической стране и что родители в России делают, когда их ребенку нет и шести.

Я как-то летом, находясь в Москве, прошлась по кортам ЦСКА и увидела, как маленькая девочка, крохотуля просто, бьет по мячу, но у нее уже поставлены удары! Часть из них, допустим, неправильные, я вижу, техника неточная, но качество работы уже профессиональное. А ей восемь, ну, может, десять лет. Такое редко увидишь в Англии, потому что это же дорого стоит, за такие удары родители должны раскошелиться. И в Москве теперь папа с мамой платят, но в Англии все равно каждый удар стоит дороже.

В 1974 году я играла решающий матч на центральном корте Всеанглийского теннисного клуба, но за прошедшие четверть века ни одна российская теннисистка так до финала в Уимблдоне не дошла. Мой рекорд пока остается непобитым. Я смотрю на статистику, которую мне дал наш известный теннисный энциклопедист Борис Фоменко, и думаю, сколько же всего матчей я выиграла?

И не стесняюсь себе признаться: все-таки так я здорово выступала. В большинстве международных турниров, где я участвовала, я или побеждала, или добиралась до финала, в худшем случае до полуфинала. Может быть, в те годы уровень соревнований, выпадавших на мою долю, был не всегда самым высоким? Но и победа в первенстве Европы тоже придавала уверенность. Когда ты выигрываешь очередной турнир, это всегда утверждение себя. Если же проигрываешь, но хотя бы в полуфинале, то и этот результат поднимает тебя в собственных глазах.

Ни к нынешним нашим девочкам, ни к той будущей российской теннисистке, которая превзойдет мои результаты, ревности у меня нет никакой. Наоборот, когда хороший игрок выходит на корт, когда на него смотришь или, того больше, ведешь репортаж с его матча, ловишь себя на том, что смотришь на героя или героиню корта как на красивую картинку, а не как на главное дело своей жизни. Это все, конечно, твое, но уже из-за стекла. Когда я сама выходила на корт, ощущения от жизни у меня были совершенно иные.

В те дни, поднимаясь по ступенькам из раздевалки на центральный корт Уимблдонского турнира, даже не на матч, просто травку погладить, я чувствовала, как в организме начинает работать адреналин. Возникал эмоциональный подъем, даже какая-то нервозность. А сейчас я веду репортаж с того же центрального корта и не замечаю даже отдаленно того вдохновения. И лишь однажды, когда Аня Дмитриева во время прямой трансляции неожиданно спросила, не помню ли я свои мысли при выходе в финал, я вдруг ощутила ускоренное сердцебиение.

За последние десять лет с того времени, которым я закончила первую часть моей книги, многое изменилось даже в неприступных традициях Уимблдона. Если раньше я указывала на бесконечные превращения «Ю.С. опен», то теперь и Уимблдон становится все более и более ориентирован на бизнес. Уимблдон разрастается исключительно для того, чтобы зарабатывать как можно больше денег. Построен новый теннисный корт с трибунами, вмещающими больше зрителей, чем центральный, но справедливости ради надо сказать: не англичане первыми начали эту гонку.

У каждой эпохи свое лицо. Мы свидетели нового строительного витка Большого шлема, и начался он с открытого первенства Австралии. Старый привычный стадион Куенг, который уже не годился для такого уровня соревнований, заменили на новый – Флин-парк. Австралийцы соорудили суперстадион с крышей, которая за восемнадцать минут закрывает поле во время дождя. Эта крыша оказалась «первой ласточкой» строительного бума. Действительно, австралийцы выиграли от перемены стадионов, потому что среди зрителей начался ажиотаж, да и больше звезд стало приезжать в далекую Австралию. Турнир совершил резкий рывок.

Следующими, кто продолжил подобное начинание, стали, конечно же, французы. Они построили новый корт «Сюзан Ленглен» – отныне так на Ролан Гарросе называется главная площадка турнира. Остался центральный корт, но есть теперь и корт «Сюзан Ленглен», и прежний первый корт – все элитные, все с большими трибунами. Французы устроили прекрасную «площадь мушкетеров» со скульптурами Коше, Баратра, Лакоста, Брюньона. Федерация тенниса Франции купила для нового корта кусок земли в Париже! Звучит фантастически, денег это стоит немыслимых! Возможно, они получили от властей большие скидки, потому после турнира на корты приходят обычные люди, на Ролан Гарросе играют дети. Есть специальный день, когда двери открыты только для юных.

Затем увлечение строительством новых кортов с большими трибунами перекинулось на первенство США, там тоже появился новый стадион. В конце концов этот бум докатился до Уимблдонского турнира. В 1998 году здесь открыли новый первый корт. Конечно, Уимблдонский турнир не может уйти от традиции, центральный корт есть центральный корт. И королевская ложа на нем останется на своем месте на все то время, пока в Великобритании будет существовать монархия. А может, даже дольше.

Я купила скамейку со старых, разбираемых трибун Уимблдона и поставила ее в садике нашего дома в Бишеме. Скамейка как скамейка, ничего особенного. Когда стали перестраивать первый корт, кому-то пришла идея продать скамейки с трибун. Естественно, первые, кто имели право их купить, были члены Уимбл-донского клуба. Я совершенно случайно узнала, что Патрик Кэш отхватил себе такую, заволновалась, позвонила Роджеру, распорядителю клуба. Меня поставили в очередь, потому что я не член клуба. Наконец позвонили: «Можешь прийти, но выбор уже хуже».

Не знаю, чем выбор оказался хуже, но на моей скамейке есть номер 12, а это счастливая цифра для меня. Заплатила я за скамейку 130 или 140 фунтов, то есть больше двухсот долларов, и теперь должна привести ее в порядок, немного отреставрировать. В скамейке со старой трибуны нет ничего необычного, но мне она дорога хотя бы тем, что она простояла на первом корте десятилетия, что при ней я выиграла юношеский Уимблдонский турнир. На этом же первом корте мы с Аликом обыграли легенду тенниса Панчо Гонзалеса с Рози Казалс, на этом же корте я обыграла Билли-Джин Кинг. Все мои сенсационные победы на Уимблдоне связаны с первым кортом. Приятные о них воспоминания, конечно, и так останутся в памяти, но теперь у меня дома есть пусть немой, но свидетель тех побед.

Я пока не член Уимблдонского клуба, я стою в очереди на членство. Там со вступлением все очень непросто, не знаю, может быть, мою рязанскую родословную проверяют, а может, выясняют, была ли я агентом КГБ. Нужно сверхъестественное деяние совершить, например выиграть одиночный разряд Уимбл-дона, чтобы сразу стать членом AELTC – всеанглийского лаун-теннис клуба, – иначе говоря, войти в круг всего лишь трехсот теннисных небожителей. Кто-то должен умереть, чтобы первый стоящий в очереди занял его место. С другой стороны, певца Клифа Ричарда без таких трагических особенностей недавно приняли в клуб. Правда, я не знаю, сколько он передал денег на развитие тенниса в Англии, но догадываюсь, что много. К тому же он каждый год устраивает во время турнира свои вечера. Клиф даже пел на центральном корте, заполняя паузу во время дождя.

В Англии, чтобы стать членом престижного клуба, нужно так же долго жить, как и в России, чтобы стать известным при жизни. Вот мнение Джерми Бейтса, который до Тима Хенмена долго считался первым номером Великобритании, а сейчас национальный тренер мужской сборной. Естественно, вся сборная команда Великобритании является членами Уимблдонского клуба. Джерми точно охарактеризовал клубменов, которые играют в Уимблдоне в течение года. «За исключением двух недель турнира, корты в их распоряжении. Четыре человека, говорит Бейтс, – выходят на площадки, три уходят сами, одного увозят в карете «скорой помощи». Но, – говорит Джерми, – как ни странно, на следующий день их снова четверо, тот, кого увезли, опять приходит играть, такие они живучие». Подобное происходит там каждый божий день. Поэтому своей очереди на членство мне, скорее всего, не дождаться.

Я уже говорила, что в обязательном порядке членами клуба становятся победители Уимблдона. Но если б я в тот день, когда вошла в одиночный финал, вдруг захотела стать членом клуба, наверное, меня бы приняли, потому что Бетти Стове это сделала. С другой стороны, великий Лендл хотя и сразу объявил о своем желании, однако так и не стал членом клуба, при том, что он несколько раз выходил в финал, но так и не смог выиграть Уимблдон. С какими-то дикими натяжками год или два назад его протащили в клуб. А Ян Кодеш, чьи результаты не сравнятся с Лендлом (в 1974-м он выиграл финал у Метревели), – полноправный член уже четверть века, у Яна синий значок, где маленькими золотыми буквами написано: AELTC. И благодаря этим золотым буковкам можно во время турнира идти куда хочешь, стоять где хочешь, в том числе и на особом балконе. Сказка. Значок дает много самых разных приятных привилегий.

Каждый член клуба имеет право купить несколько билетов на Уимблдонский турнир. Не отхватить их бесплатно, как на Кубок Кремля, а именно «право купить блок билетов». И еще два места на трибуне центрального корта получить для себя на протяжении всего своего членства, с первого в нем шага и до конца жизни. Причем одни и те же места, например пятый ряд, двенадцатое и тринадцатое места. Выдают эти два как подарок, и еще за двумя ты уже встаешь в привилегированную очередь. Ты имеешь право на них пригласить только своих друзей, продавать «свои» билеты – боже упаси. Даже звезды и те не переступают этих границ. Со своим постоянным местом ты всегда на виду. И если вдруг распорядители заметят в престижных рядах даже не сомнительную, а просто постороннюю личность, то мгновенно выяснят, на чьих креслах она расположилась.

В прошлом году у моей приятельницы, члена клуба AELTC, случилась страшная история. Она отдыхала на курорте, в дорогом и очень красивом месте, и чтобы отблагодарить человека, который пригласил ее, как я понимаю, бесплатно погостить, решила подарить ему билеты на Уимблдон. Позже выяснилось, что этот человек передал билеты своему сыну, ну а сын билеты «толкнул» или отдал приятелю, который и произвел столь простую, но очень выгодную операцию. Но пока это выяснилось… Наступает турнир, и моя приятельница не понимает, в чем дело, почему никто ей не звонит? Обычно, когда ты посылаешь кому-то билеты, тебе все-таки говорят спасибо. В Англии принято или написать записку, или позвонить и поблагодарить за внимание.

«Но тут, – говорит моя подруга, никакого ответа нет, я заволновалась, подумала, может быть, он не получил билеты?» Все это происходило в течение одного дня. Она спустилась в офис, где оставила конверт, спросила, взял ли ее гость билеты? Там проверили: да, забрал. Когда закончился Уимблдонский турнир, ее вызывают в офис дирекции и говорят: «Вы должны объяснить, кто сидел на ваших местах такого-то числа?» Она отвечает: такой-то. Они возражают: нет, такой-то там не сидел, потому что там оказались два человека арабского происхождения. Она сразу вспотела: «Этого не может быть, я должна сама все выяснить… У меня записано, что в этот день такому-то человеку я подарила билеты». Она звонит, выясняет… дальше уже все известно.

И у меня такая же история случилась, правда, на первенстве США. Моя близкая подруга Таня Наумко – тренер Чеснокова – и ее муж Коля пытались достать билеты на какой-то вечерний сумасшедший матч. Мне долго в дирекции чемпионата объясняли, что билетов нет, но в конце концов позвонили и сказали, что кто-то отказался от двух мест и я могу их выкупить. Время у матча позднее, у меня другие планы, но я помнила, что Татьяна с Колей хотели приехать на стадион. Звоню Коле, он: «Конечно, пойдем, никому билеты не отдавай». Оставляю их в офисе и спокойно уезжаю в город. На следующий день меня вызывают в дирекцию: «Оля, за сколько ты продала японцам билеты?» Я чуть не падаю: «Какие японцы?» Мне говорят: «На твоих местах сидели японцы». Я звоню Коле и выясняется, что он подарил их своим клиентам, а они – японцы.

В Уимблдоне есть люди, которые специально проверяют, кто сидит на привилегированных местах. Я хотела заранее купить у моей приятельницы, работающей в офисе Уимблдона, билеты, потому что ко мне такое количество людей из Москвы приезжает, что не хватает причитающихся для меня мест. Она говорит: «Оля, я могу лично тебе вручить билеты, но я должна знать, кто будет на этих местах сидеть». И когда меня москвичи спрашивают: «Оля, неужели ты не можешь договориться с кем надо?», я отвечаю: «На Уимблдоне договориться невозможно, потому что клуб за счет билетов живет». А так как он сам делает на них деньги, тебе такой же возможности он никогда не даст. И опять я ловлю себя на том, что коммерции в турнирах Большого шлема становится все больше и больше.

Повторю, что в своей статье Маккормик, основатель IMG, говорил, насколько важно, чтобы директором его отделения в разных странах обязательно назначался человек из местных, знающий специфику нации. Дополню, что и директором турнира может быть только выходец из той страны, где турнир проводится. Обратите внимание, во время первенства Франции, в часы ланча, трибуны пустые. Потому что для французов вовремя поесть – это святое. Кто бы в этот момент ни играл на корте, они все равно переместятся за столики. К тому же там еще и очень вкусно готовят.

В Англии такого нет. Ланч ланчем, а трибуны все равно не освобождаются. В Италии, на открытом первенстве страны, – важно, кто во что одет. Главное, чтобы видели, какой на тебе красивый туалет. На «Ю.С. опен» все по-другому, там главное – зрелище, азарт, темперамент. К чему я клоню, в чем именно прав Маккормик – директора стараются каким-то образом сохранять образ турнира. В Уимблдоне с появлением нового корта на стадионе стало заметно, что вокруг слишком много бетона, а бетон это уже не Англия.

Я волновалась, когда шло строительство, даже мне почему-то такое не по душе. Но напрасны были мои тревоги. Все конструкции тут же покрасили в темно-зеленый цвет, и сразу новый стадион приобрел старинный оттенок. К тому же насыпали холм, где образовалась маленькая, но лужайка. Может быть, ее могли бы сделать и побольше, но и этой хватает, чтобы ты, как полагается настоящему англичанину, пришел со своим пикничком и расселся на траве со своей бутербродной сумочкой, разложив клетчатые салфетки. И конечно же, обязательный термос с чаем.
Есть на стадионе и ресторан, куда, правда, невозможно попасть. Я пришла с друзьями, мне говорят: «Что вы, у нас забронированы все места до конца Уимблдонского турнира». Ресторан устроен под трибуной нового первого корта, раньше рестораны на Уимблдоне не наблюдались. Всегда были «марки», шатры, которые снимала какая-нибудь фирма, куда приглашали ее гостей на обед. Существовала еще и сказочная обжиральня, но она предназначалась только игрокам. Теперь закусочных стало много – для прессы, для спонсоров, еще для кого-то. А пресс-центр такой огромный, что создается впечатление, будто на Уимблдоне проводят Олимпийские игры. Еще более грандиозное сооружение для прессы на «Ю.С. опен».

Но что в Англии за двадцать лет так и не смогли улучшить – это комментаторские кабины. Может оттого, что главные события по-прежнему проходят на центральном корте, а он как был старинный, так им и остался. Центральный корт, подчеркну, – это традиция.

А в Англии нет ничего важнее традиций.

Главное в Уимблдоне – лужайки и розы. Очень много роз. Все-таки англичане всегда останутся англичанами. Да, европейцы, но другие. Там и пицца продается, и все остальные радости быстрой еды, но антураж, свою прелесть они всегда сохранят. Еще одна отличительная особенность Уимблдона, я о ней уже упоминала, – марки. Это цветной, чаще полосатый тент, который ставят на воздухе, на одной из лужаек рядом со стадионом. Очередь на право установить такой тент в Уимблдоне расписана на восемь лет вперед, впрочем, в Америке на «Ю.С. опен» то же самое с ложами. Сразу место себе «в высшем обществе» там купить невозможно. Во Франции бывают свободные места в секторе VIP, казалось бы, их можно продать, заработать деньги, но организаторы ими не торгуют, говорят, нам денег не нужно, мы и так имеем столько, что трудно истратить.

Для чего же все эти ложи и марки? Обычно крупная фирма или компания предпочитает принимать своих гостей в неформальной обстановке, но с учетом местных достопримечательностей, к числу которых, без сомнения, относятся турниры Большого шлема.

Какое впечатление можно произвести, накрыв столы рядом с трибунами, говорить не стоит. Предположим, идут важные переговоры, а потом руководители компании приглашают делегацию партнеров посмотреть пару матчей в заранее снятой ложе, потом они выходят в марки на ланч, потом смотрят еще пару матчей, а после, как мне кажется, намного легче подписать желаемый контракт. Есть в кулуарах такая легенда, будто Маккормик, который помогает вести дела Уимбл-дона, пригласил представителей «Ролекс» в главную ложу на хороший матч и между прочим спросил: «А вы не хотите разместить здесь свое название?» На следующий год на зеленых тентах появилось название знаменитой часовой фирмы.

В конце концов, считается престижным пригласить друзей на Уимблдонский турнир или на первенство Франции. Я не знаю, сколько стоят марки в Уимбл-доне, но знаю, что двухэтажная ложа (в ней свой бар, комната отдыха) на новом центральном корте «Ю.С. опен» продается на две недели турнира за сто пятьдесят тысяч долларов. Примечательно, что за год до того, как стадион был построен, все ложи уже оказались проданными.

Последнее сооружение, введенное после реконструкции для турниров Большого шлема – это центральный корт на «Ю.С. опен», его запустили в 1997 году. Во Флешинг-мидоу старый центральный корт сделали ниже, как бы дали преимущество новому, и он возвышается большой шапкой, такой могущественный и заметный. А тот, что прежде считался центральным, теперь выглядит довольно уютно.
Почему теннисисты любят первенство Франции и Уимблдон? Потому что они проходят в клубах. Первенство Австралии и США – это пусть очень красивые, но стадионы. А Ролан Гаррос и Уимблдон – это клубы, где проводят турниры.

Американцы, живо все чувствующие, пытаются превратить первенство США в некий огромный американский теннисный клуб. Сейчас, когда входишь на стадион в парке Флешинг-мидоу, уже ощущаешь, что вошел в клуб, правда, в клуб невероятных размеров. Может, в этом тоже свой смысл? Наверное, в Америке все должно быть большим, в том числе и теннисный клуб. Грустно, когда там на турнире мало народа, потому что это слишком заметно при таком невероятном числе мест. Такое колоссальное пространство не может существовать без людей.

А между кортами на «Ю.С. опен» большие площади, где продается еда, спортивная и теннисная одежда, где стоят информационные щиты. Во Флешинг-мидоу люди друг друга не толкают, кроме как у площадки, где идет интересный матч.

В чем прелесть Исборна – турнира накануне Уимблдона? Там смотришь на игрока и чувствуешь его буквально плечом, так как стоишь рядом с кортом. И на «Ю.С. опен» то же самое. Если на одном из разминочных кортов тренируется Пит Сампрас, готовясь к выходу на главную площадку, то можно спокойно пойти, постоять рядом и посмотреть, как тренируется первая ракетка мира. И получается, что зрители вроде бы участвуют в жизни игрока. На Уимблдоне такое невозможно, там, куда ни ступишь, игровая трава, никого к ней близко не подпустят.

Не могу утверждать: то ли когда турниры стали по-настоящему большими, появилось много коммерции, то ли, наоборот, коммерция сделала турниры огромными. Но зато в один момент везде сразу изменилось отношение к телевизионной трансляции. На первенстве Франции уже вводится цифровое телевидение, то есть любой зритель, оплатив специальный канал, может, сидя дома, заказать себе матч с того корта, где играет его любимец. Поэтому у каждой площадки располагается собственный комментатор, который любому подключившемуся расскажет о том, что на ней происходит, даже если зритель окажется всего один. То же самое вскоре произойдет и на Уимблдоне. Мне сообщали уже совсем невероятные вещи, которые ожидаются в ближайшем будущем на турнире во Всеанглийском клубе лаун-тенниса. Судя по грядущим изменениям, он будет приносить денег в два-три раза больше, чем сейчас.

Уимблдон – единственный турнир Большого шлема, который не продает рекламу. Только еле-еле проглядывает на зеленых фонах центрального корта – мячи марки «Шлезингер», и то их толком не видишь, да еще есть надпись «Ролекс» – время и счет отмеряется на табло этой фирмы. Другой рекламы нет. На первенстве Франции везде и «Лакост», и «Босс», и чего там только нет. А уж о первенстве США и говорить нечего, там Сити-банк, Манхэттен-банк, еще какой-то банк… Но теперь подразумевается, что, покупая трансляцию с Уимблдона по диджиталу, то есть цифровой видеосвязи, фирма, работающая в Москве, может сама в нее ставить рекламу, все это уже прелести нового телевидения.

Естественно, Уимблдон, продавая свои права, но не занимаясь впрямую рекламой, будет получать немалые деньги, сам ничего не рекламируя. Значит, они будут и дальше обогащаться, на что я очень надеюсь, так как спонсор английской федерации – Уимблдон, и моя зарплата начисляется из денег, что заработал самый знаменитый теннисный турнир в мире.

Десять лет назад я называла Маккинроя антигероем Уимблдона. Все же, несмотря на традиции, кое-что в жизни изменилось. Его теперь безумно любят в Англии, ему даже доверяют, неслыханное дело, комментировать турнир по английскому телевидению. Маккинрой был самым хулиганистым игроком, но и самым любимым, а теперь он один из лучших комментаторов в мире. Я с удовольствием слушаю Джона, у него неподражаемый шарм, у него свой стиль, у него, что неудивительно, огромное знание тенниса.

Кстати, Алик Метревели как-то во время Ролан Гарроса брал у Джона интервью, и случайно разговор зашел о футболе. Все-таки футбол и Америка – довольно полюсные понятия, но Маккинрой все знал даже о футболе. Из чего я делаю вывод, что он интересуется спортом основательно. Они с Аликом с удовольствием побеседовали о европейском футболе, и у Джона даже оказалось свое видение этой темы. Но прежде всего, конечно, он имеет свой взгляд на теннис. Маккинрой предельно объективен, у него необычный подход к каждому матчу, и даже критические оценки у Джона отличаются от тех, что дают другие. Есть у него любимцы на корте или нет, непонятно.

Когда Маккинрой рассуждает об игре Сампраса, все-таки Питу приятно, кто его оценивает. Сампрас же понимает, что он, конечно, великий, но и Маккинрой далеко не последний в нашем деле, они говорят на одном языке. Поскольку и тот и другой знают, что такое вершина. И ты на ней был, и он был, ты это выигрывал, но и он это выигрывал. Ты знаешь, как выйти на первенстве США в финал и как там надо играть, и он знает. Когда делает замечание Маккинрой, как бы не был знаменит игрок, он вынужден его «проглотить».

Я однажды сказала приятелю Маккинроя: «Как же он справедлив», а тот отвечает: «А он и должен быть справедлив, потому что вхож в раздевалку». Это означает вот что: если я вхожу в раздевалку, я могу многое узнать. Когда игроки находятся в раздевалке, комментатору там делать нечего. Где-то теннисисты должны иметь защиту от прессы. В раздевалке ведутся куда более откровенные разговоры, чем на пресс-конференции. Но так как ты любим, тебя уважают, то ты в раздевалке свой. Игроки тебе там много чего расскажут, но нельзя потом совершить даже малейшей оплошности или бестактности.

Никак не могу в это поверить: развернутое на 180 градусов отношение к Маккинрою на Уимблдоне – хорошая пресса, масса комплиментов. А когда играл, в нем видели исключительно только хулигана на корте. Джон сам про себя смешно говорит: «Что поделать, способный я человек, даже талантливый, но веду себя плохо». Я видела смешной маленький рекламный ролик, где Маккинрой беседует с Маккинроем.

С одной стороны – аккуратный Маккинрой в белой форме Уимблдона, а с другой – всклокоченный Маккинрой с повязкой-банданой на голове, который швыряет на землю ракетки. Вежливый Маккинрой-комментатор спрашивает: «Джон, разве ты способен бросить ракетку?», а «другой» Маккинрой ему отвечает: «А как же не бросить, если у меня сейчас паршивое настроение!» Он снялся, может, и не как великий актер, но на твердую четверку, это уж точно. Так что Джон прав, талантов у него много. Он был артист на корте, артистом остался и в жизни после спорта. Что немаловажно, знает себе цену. А еще, как выяснилось, и отец он неплохой, детей после развода оставил себе.

Вот «фокус», который изобрел, как мне кажется, сам Маккинрой. Во время репортажа к нему мог позвонить случайный зритель, и он отвечал на любой вопрос. Выглядело это грандиозно, тем более что в конце концов ему позвонил не кто иной, как многолетний соперник Маккинроя, герой «Ю.С. опен» Джим Коннорс. Коннорс давно не ездит на турниры, у него дома много дел, он занят своим бизнесом, но, возможно, хотел о себе напомнить.

И вот Коннорс с Маккинроем разговаривают в эфире о том, что происходит на корте. Коннорс делает то, что сделал бы каждый американец, прошедший путь от рядового игрока до игрока великого, а потом ушел в бизнесмены, – он использует каждую возможность для рекламы. Джим между прочим напомнил зрителям, что скоро он будет играть там-то и в таком-то матче. Звезды играют ветеранские турниры – я о них еще расскажу, – которые пользуются в Америке огромным успехом.

Меня пригласил выступить на новом московском спортивном канале в прошлом теннисист, а теперь журналист и начальник этой радиостанции Борис Боровский, и мне, как и Маккинрою, звонили в студию слушатели, задавали вопросы, и я сама ощутила, что так получается довольно живое общение: каждый со своим собственным мнением выходит на тебя, и ты должна доказать, что твоя точка зрения имеет право на существование. Особенно меня донимали вопросом, почему я так хорошо говорю о Курниковой? Я ответила, что в конце концов мой муж – ее первый тренер, не могу же я критиковать работу мужа.